Первая в мире большая инфляция. Инфляция во Франции в 1790-е годы
Точную дату рождения бумажных денег, без которых нам теперь невозможно представить себе экономику и жизнь, определить затруднительно. Говорят, они существовали в Китае много столетий тому назад. В XVII веке несколько банков в Западной Европе выпускали напечатанные на особой бумаге обязательства выплаты известных сумм звонкой монетой. Это были первые банкноты. В следующем веке Европа узнала, что такое инфляция, хотя само слово появилось гораздо позже. Созданный во Франции в 1716 году шотландцем Джоном Ло банк выпустил массу банкнот, явно превышавшую потребности обращения, и оказался неспособен разменивать их на монеты из золота и серебра.
Особенно благоприятные условия для инфляционной эмиссии бумажных денег возникали в XVIII веке в периоды социальных и национальных революций. Революционная власть, которая обычно ведет войну со свергнутым режимом, не в состоянии собирать налоги, да и взаймы ей мало кто дает. Между тем надо финансировать армию, полицию, новый государственный аппарат, выполнять данные народу обещания. Денег на все эти цели, естественно, нет. В этих условиях финансирование путем эмиссии становится практически неизбежным.
Первая инфляция такого рода произошла в британских колониях в Северной Америке, которые восстали против метрополии и вели с ней длительную войну (1775–1783гг.). Итогом победы в этой войне стало создание Соединенных Штатов Америки.
Финансовый опыт Французской революции имел несравненно большее значение, чем достижения североамериканцев. В Америке, стране с населением примерно 3 миллиона, события происходили вдали от жизненных центров мира того времени. Франция же была крупнейшей страной Европы с населением около 25 миллионов и центром всей европейской экономики, политики и культуры.
Возможно, военные успехи революционной Франции были как-то связаны с финансовым потенциалом бумажных денег. Но в целом инфляция завела государственные финансы в тупик, подорвала экономическую жизнь и ухудшила положение тогдашних «бюджетников» и городских рабочих. Согласно оценкам специалистов, реальная заработная плата рабочих государственных текстильных фабрик в 1798 году, когда произошла стабилизация валюты, была более чем вдвое ниже, чем в 1789 году, в начале революции. По другим оценкам, парижские рабочие уже в 1795 году реально получали примерно в 4 раза меньше, чем до революции.
Вся Европа пристально следила за ходом французской инфляции и старалась извлечь уроки. В России с 1770-х годов тоже обращались бумажные деньги – ассигнации. Они обесценились к 1817–1818 годам по отношению к серебру примерно в 4 раза, но на этом уровне их удалось стабилизировать и в конечном счете обменять на новые деньги в соотношении 3,5:1. Можно сказать,что русские извлекли полезные уроки из французской инфляции и сохранили достаточно устойчивое денежное обращение.
История бумажных денег Французской революции четко делится на три этапа. Первый – от штурма Бастилии и начала революции (июль 1789 г.) до свержения монархии в августе 1792 года. Второй этап – от этого события до крушения якобинской диктатуры и термидорианского переворота (июль 1794 г.). Третий – от переворота до ликвидации бумажно-денежного обращения в 1797–1798 годах при режиме Директории. Эта история отражает все бурные события и повороты десятилетия с 1789 по 1798 год. Бумажные деньги во Франции получили название ассигнатов (assignats), а в последний период инфляции они были заменены территориальными мандатами (mandate temtoriaux), или просто мандатами.
К концу 1780-х годов правительство Людовика XVI зашло в финансовый тупик. В 1787 году затраты бюджета на выплату процентов и погашение краткосрочного государственного долга составляли 49% всех расходов, еще 26% забирали армия и флот и 6% – содержание королевского двора. Поскольку эти цифры не публиковались, экстремистам было легко убеждать народ, что именно последняя статья расходов – роскошь, окружавшая королевскую семью, особенно королеву-австриячку Марию-Антуанетту, была главной причиной кризиса. На деле, как видим, это была далеко не самая крупная расходная статья. Расходы бюджета не покрывались доходами, дефицит неуклонно возрастал. Чехарда министров финансов только ухудшала положение.
Именно плачевное состояние финансов заставило короля с подачи советников согласиться на созыв Генеральных штатов – старинного сословного парламента, который до этого не созывался более 150 лет. Одновременно двор обратился за помощью к профессионалу – женевскому банкиру Жаку Неккеру, которыйранее уже одно время был министром финансов Франции. Вновь назначенный министром, Неккер докладывал Генеральным штатам, что дефицит за 1789 год составит не менее 300 миллионов ливров при сумме расходов в 600–700 миллионов. Он хотел обратить внимание членов высокого собрания на необходимость радикальных экономических и политических реформ.
Король и правительство были настолько возмущены и смущены оглашением этих цифр и так боялись разговора о реформах, что не нашли ничего лучше, как отправить Неккера в отставку. Ответом третьего сословия было восстание и штурм Бастилии 14 июля 1789 года. Как известно, и поныне этот день – национальный праздник Франции. Однако монархия уцелела, король лишь стал фактически пленником и заложником революции. Естественно, финансовая нужда не только не ослабла, но стала еще более острой. Неккер был на некоторое время возвращен в правительство и продолжал искать выход из финансового кризиса.
После скандального и памятного французам краха банка, учрежденного Джоном Ло, во Франции не было ничего подобного такому банку. Обращались почти исключительно металлические деньги – золотые, серебряные и медные. За 1726–1785 годы монетные дворы начеканили около миллиарда ливров в золоте и 2 миллиардов в серебре. Поскольку часть этих денег ушла за границу, была переплавлена в украшения и т.п., в обращении было несколько меньше денег: по оценке Неккера на 1784 год, – 2–2,2 миллиарда ливров, не считая медной монеты. Кроме того, обращалась относительно небольшая (ко времени революции около 100 млн.) сумма в билетах Учетной кассы, особого полугосударственного кредитного учреждения. Эти величины грубо показывают, в каких пределах новые бумажные деньги могли заполнить каналы обращения, заменяя звонкую монету и не грозя инфляцией. Чтобы представить себе, сколько реально стоил в это время ливр (позже переименованный во франк), отметим, что дневная заработная плата парижского рабочего составляла от 1 до 2 ливров. На ливр можно было купить до 3 килограммов хлеба, один килограмм дешевого мяса. Ливр делился на 20 су, а су – на 12 денье.
Потребность в эмиссии для покрытия бюджетных расходов обнаружилась почти сразу после взятия Бастилии. Первые ассигнаты появились в конце 1789 года и первоначально представляли собой не столько обычные бумажные деньги, сколько особые ценные бумаги с отрывным 5-процентным купоном. Раз в год можно было предъявить купон казначейству для получения процентов. Формально эти полуденьги-полуоблигации имели обеспечение в виде государственного земельного фонда, который формировался в результате национализации королевских и церковных земель. Эта идея – «обеспечить» бумажки неликвидным государственным имуществом – впоследствии была весьма популярна. На советских деньгах тоже было написано, что они обеспечиваются всем достоянием государства. Однако это нисколько не добавляло им престижа и устойчивости.
Во Франции конкретно имелось в виду, что ассигнаты станут постепенно возвращаться в казну, поскольку держатели будут их использовать для покупки земли из государственного фонда. Мыслилась, таким образом, своего рода «денежная приватизация». Логика людей, которые решали вопрос об эмиссии ассигнатов, была такова. Франция – большая и богатая страна, её плодородные земли стоят огромных денег. Если это богатство встанет за скромной по размеру эмиссией бумаг, которые государство будет принимать в уплату налогов и за наделы земли, то ничего плохого не произойдет.
На деле деньги должны быть обеспечены не инертным и пассивным богатством, каково бы оно ни было, а, во-первых, непрерывным производством и оборотом товаров, во-вторых, централизованным запасом драгоценных металлов и разменностью бумажек на металл. У французских ассигнатов дело обстояло плохо с обоими видами обеспечения. Экономическая разруха усиливалась, и все меньше товаров поступало на рынок. Запаса драгоценных металлов у государства почти вовсе не было. Поэтому уже о первых выпусках ассигнатов можно сказать русской пословицей: коготок увяз – всей птичке пропасть.
Связь ассигнатов с земельным «обеспечением» очень скоро стала чистой формальностью. Они утратили черты государственных облигаций и превратились в средства обращения. Если первые ассигнаты имели высокий номинал (10000 и 1000 ливров) и потому едва ли могли ходить среди населения, то уже в 1790 году были выпущены купюры в 300 и 200 ливров, потом в 100 и 50 ливров; в 1792–1793 годах появились ассигнаты в 5 ливров, в 1 ливр и, наконец, в дробные доли ливра. До начала 1793 года предельная сумма эмиссии устанавливалась специальными декретами парламента, который последовательно назывался Учредительным собранием, Законодательным собранием и Национальным конвентом. В целом эмиссия оставалась в этот период умеренной. В сентябре 1792 года (через месяц после свержения монархии) сумма выпущенных в обращение денег составляла менее 2 миллиардов ливров. Поскольку золото и серебро к этому времени почти целиком ушли из обращения (были тезаврированы, т.е. припрятаны населением), бумажные деньги лишь заняли место монет.
Свержение и последовавшая вскоре казнь короля еще не дали власти в учрежденной республике радикальным революционерам – якобинцам (своего рода «большевикам» Французской революции). Правительство составляли и контролировали умеренные революционеры. Но в начале июня 1793 года произошел новый переворот, в результате которого власть перешла в руки якобинцев – Максимилиана Робеспьера и его соратников.
Между тем эмиссия ассигнатов неуклонно возрастала. К моменту свержения Робеспьера (концу второго этапа) в обращении было уже более 6 миллиардов ливров, в 2,5–3 раза больше потребной для обращения массы денег. Однако инфляция в период якобинской диктатуры еще не вышла полностью из-под контроля. Так называемый термидорианский режим, возникший в июле 1794 года и положивший начало третьему этапу, сохранял внешний облик революционного порядка, но на деле был властью новой буржуазии, особенно разбогатевшей на военных поставках и земельных спекуляциях. Его сотрясали то мятежи плебса, то восстания роялистов – сторонников монархии. В конце 1795 года по новой конституции было учреждено правительство Директории при двухпалатном парламенте. Этот режим просуществовал до совершенного бригадным генералом Наполеоном Бонапартом в ноябре 1799 года переворота.
В сфере финансов происходила инфляционная агония. К апрелю 1796 года денежная масса достигла максимума – 36 миллиардов ливров. После этого началось изъятие ассигнатов, частично путем обмена на территориальные мандаты, частично путем аннулирования. Теперь, когда бумажные деньги исчерпали возможности эффективного обращения, начался процесс стихийного возвращения в экономику золотых и серебряных монет. Военные победы французов и контрибуции с завоеванных территорий дали приток драгоценных металлов во Францию. К началу 1798 года было восстановлено стабильное металлическое обращение без участия бумажных денег.
Свержение монархии в августе 1792 года ликвидировало весь старый аппарат управления. Теперь страной управляли назначаемые конвентом комитеты, во главе которых стояли видные деятели сначала жирондистского, а затем якобинского крыла революционеров. Комитетом финансов руководил Жозеф Камбон (1756–1820), бизнесмен из Монпелье, юга Франции, притом гугенот по семейной религиозной традиции.
Камбон был также членом Комитета общественного спасения, по существу, революционного правительства Франции. Через руки Камбона проходит вся история ассигнатов в 1793–1794 годах, хотя он и раньше не был чужд этой проблеме как член парламента.
Рядом с народными трибунами и блестящими политиками революции этот трудоголик и профессионал выглядел, конечно, довольно серо. Но ведь кто-то должен и дело делать! Да и не так уж сер был, видимо, человек, который отваживался спорить с Робеспьером, требовать финансовых отчетов от Дантона и публично порицать Марата за экстремизм. Когда конвент собрался для парламентского суда над жирондистами, Камбон демонстративно сел среди них, а в перерыве вышел к собравшейся толпе вместе с подсудимыми, хотя был их идейным противником.
Когда все бурлило политическими страстями, когда дискуссии в конвенте вполне могли кончиться гильотиной для очередной группы депутатов, им было скучновато слушать речи этого финансиста с его характерным акцентом южанина, который без конца толковал о бюджете, налогах, государственном долге и очередном выпуске ассигнатов. Однако если финансы и не рухнули окончательно в период якобинской диктатуры, то в этом немалая заслуга Жозефа Камбона.
Камбон пытался добиться ограничения эмиссии путем урезания расходов бюджета. Он боролся против лихоимства военных поставщиков, казнокрадства чиновников и генералов. По его проекту была организована полицейская служба, которая отчаянно боролась с фальшивомонетчиками. Камбон пытался добиться принятия конвентом закона, который обязал бы всех депутатов декларировать их состояние. Едва ли стоит удивляться, что такой закон не был принят.
В управлении государственным долгом он твердо отстаивал принцип безусловной ответственности государства по долгам, сделанным всеми правительствами Франции, включая королевское. Была проведена уникальная работа по регистрации всех обязательств государства по его долгам и кредиторов, державших эти обязательства.
Камбона уважали, но не любили, а многие и боялись. После термидорианского переворота он остался формально руководителем финансов, но влияние его резко уменьшилось. Якобинская фракция конвента была обезглавлена, но все еще оставалась значительной политической силой. Камбон сохранял свое место в конвенте, выступая против реакции, защищая тех руководителей якобинского правительства, которые не погибли вместе с Робеспьером.
Признавая пагубность инфляции для хозяйства и населения, Камбон оправдывал эмиссию ассигнатов непреодолимыми обстоятельствами революционных лет и справедливо заявлял, что он всеми силами пытался упорядочить и ограничить эмиссию. Действительно, безудержная эмиссия и обесценение ассигнатов начались после того, как Камбон был отстранен от руководства финансовой политикой.
Когда были подавлены два вооруженных выступления парижской бедноты в апреле и мае 1795 года (жерминальское и прериальское восстания), термидорианцы окончательно сокрушили остатки якобинской фракции в конвенте. Восставшие, собравшись в парижской мэрии, провозгласили Камбона революционным мэром Парижа. Он был немедленно объявлен конвентом вне закона. Вынужденный скрываться, Камбон несколько месяцев провел на чердаке одного дома в Сент-Антуанском предместье, где жило простонародье. Амнистия в октябре 1795 года позволила ему выйти из тайного убежища и уехать в родной город Монпелье. На этом политическая карьера Жозефа Камбона, в сущности, закончилась. Однако, поскольку он в 1793 году подал в конвенте голос за казнь Людовика XVI, во время реставрации Бурбонов (1814–1815 гг.) он был изгнан из Франции, умер он в Брюсселе в 1820 году.
Среди финансовых «новшеств» периода революции было появление в большом количестве фальшивых бумажных денег и распространение региональных и локальных денег, выпускаемых местными властями и другими эмитентами, как правило, без санкции центрального правительства. Расцвет этого бизнеса пришелся на второй этап функционирования ассигнатов – на 1792–1794 годы.
Если изготовление и обращение фальшивых монет известно с древнейших времен, то фальшивые бумажные деньги до этого практически не применялись. Подделка ассигнатов облегчалась их низким полиграфическим качеством и уровнем защиты. К тому же за дело взялись мастера, которые никак не уступали официальным парижским типографам. В первую очередь это касалось полиграфистов, выполнявших заказы британского правительства: изготовление и нелегальный заброс во Францию фальшивых ассигнатов был для Лондона частью военных операций. В меньших размерах этим бизнесом занимались также в Голландии и Германии.
Парадокс заключался в том, что народное хозяйство Франции неохотно выталкивало фальшивые деньги, а, напротив, поглощало их, поскольку они удовлетворяли потребности в средствах обращения. Из теории и истории денежного обращения известно, что при быстром переходе денег из рук в руки участникам оборота, в сущности, безразлично, обращаются ли полностью законные деньги или же подделки. По причине роста цен и трудностей доставки подлинных ассигнатов фальшивки занимали их место в обращении. Нелегально существовал обменный курс между подлинными и фальшивыми ассигнатами.
Острый недостаток денег, особенно мелких купюр, сопровождал эмиссию ассигнатов в течение долгого времени. Нарушение экономических, транспортных и иных связей мешало проникновению печатаемых в Париже ассигнатов в провинцию. Уход мелкой серебряной и медной монеты из обращения не компенсировался выпуском мелкокупюрных ассигнатов. Эта проблема стихийно разрешалась широкой эмиссией разного рода местных денег и денежных суррогатов. Такие деньги выпускали муниципалитеты, объединения торговцев и даже частные предприятия. Существовала также негосударственная чеканка медной монеты. В духе времени местным деньгам давали громкие названия: «билеты доверия», «боны патриотической взаимопомощи» и т.п. Вместе с инфляцией ассигнатов все это способствовало росту хаоса в денежном обращении, подрывало нормальный хозяйственный оборот, обостряло финансовый кризис.
Во Франции дороговизна предметов первой необходимости уже в 1792 году стала важнейшим фактором социально-экономической ситуации и политической борьбы. Народ, штурмовавший в 1789 году Бастилию, отказывался понимать, почему на четвертом году революции хлеб стал в несколько раз дороже, тогда как заработки остались прежними или повысились едва-едва. В этом обвиняли аристократов, спекулянтов, чиновников. Проще всего было обвинить короля, который все еще сидел во дворце Тюильри. Революционерам ничего не стоило собрать тысячные толпы голодных людей на штурм дворца, что и завершилось 10 августа 1792 года свержением монархии и арестом королевской семьи.
Понятное дело, республика не накормила голодных. Начавшаяся война с внешними и внутренними врагами только усиливала лишения. В городах народ выходил на площади и требовал хлеба – где без оружия, а где и с оружием. Возник революционный феномен особого рода – стихийное стремление подчинить торговлю непосредственной воле масс и насильственно установить цены, которые толпа считала справедливыми. Под давлением народа местные власти декретировали такие цены и пытались заставить крестьян и торговцев продавать продукты по ним. Народные толпы вламывались на рынки и в магазины, заставляли продавцов снижать цены, избивали тех, кто не подчинялся. Комиссии конвента, посланные по провинциям, не могли остановить эту стихию и часто сами были вынуждены санкционировать низкие цены и наказания для нарушителей.
Крестьяне и торговцы стали припрятывать хлеб. На это конвент ответил декретом от 16 сентября 1793 года, который сразу приводит на память наши продразверстки и продотряды. Декрет объявлял собственников зерна его неполноправными «держателями», или «хранителями». Местным властям давалось право ревизовать запасы зерна, определять обязательные поставки и в случае необходимости производить реквизицию с передачей зерна в «национальные склады».
По своим экономическим взглядам французские революционеры, усвоившие идеи энциклопедистов и физиократов, были, в принципе, сторонниками свободного рынка и конкуренции. Но экстремальная ситуация 1793–1794 годов заставляла их иначе смотреть на вещи. Чем левее была их политическая ориентация, тем охотнее и решительнее они переходили на позиции отказа от рынка, выступали за государственное регулирование, прямое распределение. Жирондисты до конца оставались верны рыночным идеям, и это стало одной из причин их падения. Якобинцы-робеспьеристы колебались и только под угрозой потери популярности среди масс пошли на подавление рынка. Для крайне левых, выражавших правильно или неправильно понятые интересы тогдашнего «пролетариата», было ясно, что рынок действует в интересах буржуазии, а народу он ни к чему.
В конце апреля 1793 года в Париже сложилась обстановка, чреватая народным выступлением против дороговизны и голода. Конвент опубликовал декрет о предельных ценах на хлеб 4 мая 1793 года, а 29 сентября конвент, уже целиком контролируемый якобинцами, принял знаменитый закон о максимуме, которым вводился всеобщий контроль государства над товарными ценами. Потребительские товары подразделялись на 39 разрядов, и по каждой рубрике устанавливались предельные розничные цены. Это делалось с полным безразличием к тому, что эмиссия денег продолжалась, а их реальное обесценение нарастало. Для большинства конвента дороговизна – не закономерная реакция рынка на эмиссию, а дело «злоумышленников и негодяев», по отношению к которым уместны меры принуждения, наказания, разоблачения.
Это был переломный момент в истории бумажных денег и инфляции. Отныне инфляция искусственно загонялась вглубь, она становилась «подавленной», или «придавленной».
Установление максимальных цен было непростым делом для финансовых чиновников республики. За основу было принято, что «нормальными» можно считать средние цены 1790 года. Чтобы учесть реальные процессы, их предлагалось повысить на одну треть. Максимальные цены рассчитывались с учетом транспортных расходов, накидок на прибыль оптовой и розничной торговли. Все эти громоздкие расчеты были сведены в три больших тома и утверждены конвентом 24 февраля 1794 года. Комиссия, подготовившая эти ценники, претендовала ни много ни мало на то, чтобы заменить закон спроса и предложения научным установлением цен.
Во Франции контроль над ценами с самого начала носил карательный характер, но в период якобинской диктатуры он был доведен до устрашающей крайности. Закон предусматривал уголовную ответственность как для продающих, так и для покупающих товары по ценам выше максимальных. В разгар террора это могло означать смертную казнь. С другой стороны, совместная ответственность продавца и покупателя делала их соучастниками преступления и толкала к полной скрытности. Черный рынок, несомненно, существовал, но практически никаких данных о его ценах не имеется.
На деле произошло следующее:
- Для надзора над торговлей и выявления нарушителей понадобилась целая армия чиновников. Среди них были честные революционеры, но большинство составили обыкновенные люди, нашедшие в своей работе поле для взяточничества.
- Трудности снабжения городов, особенно Парижа, продолжали нарастать. Волнения голодной толпы стали фоном и фактором политической борьбы, в которой для побежденных был один исход – гильотина. Сокрытие продуктов крестьянами приняло столь широкие масштабы, что приходилось производить у них изъятие с применением вооруженной силы.
- Голод и разруха заставляли власти в Париже и на местах переходить от торговли к прямому распределению. Появились элементы карточной системы снабжения. В Париже хлеб выдавали по особым «бонам» по норме, которая зимой 1793-1794 годов составляла сначала один фунт на человека, а потом снижалась до шестой части фунта. Цены на нормируемые продукты были искусственно низкими, поскольку муниципалитет давал дотацию.
Максимум, введенный законом от 29 сентября 1793 года, просуществовал в течение года с лишним, пережив падение якобинской диктатуры. Термидорианские власти отменили его в декабре 1794 года.
Повышение цен и обесценение денег происходило на всех трех этапах существования революционных ассигнатов – монархическом (1789–1792 гг.), якобинском (1792–1794 гг.) и термидорианском (1794–1797 гг.).
Однако размеры и формы обесценения были неодинаковы, и ряд важных закономерностей инфляции четко проявился в этих различиях. При инфляции деньги обесцениваются, во-первых, по отношению к товарам, во-вторых, к золоту и серебру, в-третьих, к иностранной валюте. Хотя все три процесса имеют одну природу, они происходят обычно неравномерно, что может порождать сложные экономические и социальные последствия.
Статистика обесценения денег Французской революции может быть лишь очень приблизительной. Два века назад еще не было индексов товарных цен, и ученые пытаются теперь конструировать их на базе неполной и неточной информации. В течение первых лет революции государственная власть отказывалась признавать обесценение бумажных денег к драгоценным металлам, присваивая им так называемый принудительный курс; в этих условиях обесценение выявлялось на черном рынке, нелегальном и порой смертельно опасном. Наконец, война и разрыв связей с внешним миром исключали сколько-нибудь нормальный валютный рынок.
На первом этапе инфляции (1789–1792 гг.) рост цен в среднем несколько отставал от увеличения денежной массы. Даже к июню 1793 года цена хлеба в Париже и департаменте Алье была лишь в 2,2 раза, мяса в 2,2–2,4 раза, яиц в 2–3 раза выше, чем в 1789 году. По сравнению с эмиссией это было немного, но совсем иное впечатление получается, если мы учтем, что оплата труда едва ли вообще повысилась за этот период.
Далее наступает характерный перелом в инфляционном процессе: цены растут быстрее, чем денежная масса. Этот разрыв особенно увеличивается на третьем (термидорианском) этапе. Денежная масса к марту 1796 года превышала цифру 1789 года в 16–17 раз, а уровень (индекс) товарных цен, по грубым оценкам, в это время был примерно в 390 раз выше.
Ученые объясняют этот разрыв рядом факторов. Во-первых, возросла скорость обращения денег. При сильной инфляции и высоких инфляционных ожиданиях все стремятся скорее избавиться от бумажек: они, как говорится, жгут руки. Но если бумажный ливр «вертится» в пять раз быстрее, чем раньше, то это равносильно тому, как если бы «вертелись» пять ливров. Увеличение скорости обращения дополняет эмиссию в качестве фактора роста цен. Во-вторых, война и блокада отрезали Францию от обычных каналов торговли, поэтому все импортные товары подорожали сверх меры, а это подталкивало общий уровень цен. В-третьих, разруха, неурожаи, припрятывание продуктов крестьянами гнали вверх цены на продовольствие, особенно на хлеб, совсем независимо от денежного фактора.
Многократное повышение цен вызвало изменения в купюрной структуре эмиссии. Ливровые и более мелкие купюры оказались практически бесполезными. Самой мелкой реально стала купюра в 5 ливров. В 1794 году была выпущена купюра в 5000 ливров, которая скоро заняла центральное место в обращении. Когда в 1796 году был подведен эмиссионный итог, то оказалось, что пятитысячники по ценности составили 35% всей денежной массы. До более крупных номиналов дело не дошло.
Выпуская бумажки, которые стоят лишь затрат на печатание, и оплачивая ими товары и услуги, государство как бы облагает народное хозяйство, в сущности – население, особым эмиссионным налогом. Для государства это форма дохода. Но ему приходится платить все более высокие цены за эти товары и услуги, в результате чего эмиссионный доход уменьшается. Если в 1792 году каждый миллион выпущенных ассигнатов приносил государству доход в сумме 654 тысяч ливров, то в 1795 году эта величина уменьшилась до 67 тысяч, а в первые месяцы 1796 года сошла на нет (4 тыс. ливров). Когда эмиссионный доход уравнивается с затратами на печатание денег, эмиссия, так сказать, умирает естественной смертью, что и произошло в 1796 году.
Государство с самого начала не могло и не хотело разменивать ассигнаты на металлические деньги по номиналу. Поэтому обесценение ассигнатов к звонкой монете обнаружилось уже в 1790 году. В среднем они расценивались на 5-10% дешевле металла (эту величину принято называть лажем). К марту 1793 года лаж достиг 50%. Примерно в такой же мере обесценились ассигнаты по отношению к английской и голландской твердой валюте.
Однако если до крушения монархии правительство терпело разную оценку бумажных и металлических денег, то республика отказалась признать этот реальный факт и начала с ним борьбу, которая велась, естественно, подлинно революционными методами. Декрет конвента от 11 апреля 1793 года установил наказание в виде 6 лет каторги за обмен ассигнатов на золото и серебро ниже номинала и за любые сделки, включавшие условие о разной сумме денег в ассигнатах и металле. Отказ от приема ассигнатов по любым платежам карался штрафом и конфискацией денег.
Принятие этого декрета сопровождалось обычной революционной и патриотической риторикой при полном пренебрежении законами экономики. Сторонники драконовских мер настаивали, что правительство, допуская разную оценку ассигнатов и металла, «разрушает принципы республики» и «подрывает доверие граждан». При этом на передний план выдвигался классовый подход: мол, «торговля деньгами» обогащает спекулянтов и грабит трудящихся, поскольку дорожают жизненно необходимые предметы потребления. Если это и было до известной степени справедливо, логика подобных утверждений была ложной: продукты дорожали вовсе не по причине «дискриминации» бумажных денег, а потому, что их выпуск выходил далеко за пределы потребностей оборота.
При якобинской диктатуре вводились совершенно зверские законы, каравшие не только за установление разных цен в бумажках и металле, но и за разговоры, клонящиеся к дискредитации ассигнатов, и за недонесение о «денежных преступлениях», которые к тому же объявлялись содействием врагам революции. За эти преступления вводилась смертная казнь с конфискацией имущества, а доносчикам обещалась денежная награда. Преследования «подрывных действий» против ассигнатов стали составной частью тотального политического террора.
Но все эти меры не могли установить равноценность ассигнатов и металла. Обменные операции с деньгами ушли в глубокое подполье. Все более настойчивыми становились требования пойти дальше и ввести декларирование гражданами владения драгоценными металлами и конфискацию их при малейшем нарушении революционных законов. Однако на эту меру не пошел даже якобинский конвент, «завещав» её русской большевистской революции.
До августа 1792 года выпускались ассигнаты с портретом короля. После этого они стали республиканскими, а старые бумажки постепенно были изъяты. В отдаленных провинциях, особенно там, где население вело войну против парижского правительства, королевские ассигнаты расценивались дороже республиканских, причем наценка доходила до 15%. Среди крестьян было распространено убеждение, что в случае восстановления монархии республиканские деньги будут отменены, а королевские – нет. Якобинцы установили жесткие сроки обмена старых денег на новые, а после истечения сроков аннулировали купюры с королем.
По мере обесценения ассигнатов их принудительное уравнивание с полноценными деньгами становилось все более абсурдным. Термидорианское правительство признало это, отменив преследование за «двойные цены». Сделавшись легальной, цена металлических денег стала повышаться в приблизительном соответствии с общим ростом цен. К марту 1796 года 100 ливров в звонкой монете стоили более 36 тысяч ливров в ассигнатах, т.е. металлические деньги подорожали в 360 раз.
Почему инфляция усилилась после свержения якобинской диктатуры? С одной стороны, для этого были объективные причины: эмиссия давала государству все меньше дохода и как бы разгоняла сама себя. Но многие историки считают, что руководители новой власти сознательно форсировали эмиссию, чтобы окончательно дискредитировать деньги революции – ассигнаты. В ходе неудачного восстания в мае 1795 года народ наивно требовал восстановления максимума и твердого курса ассигнатов. Даже если бы власти согласились на это требование, оно было невыполнимо.
Ликвидация ассигнатов была произведена правительством Директории, сменившим временный термидорианский режим и продолжавшим его общую политическую линию. Ублажая парижан, жаждущих зрелищ, власти публично сожгли на Вандомской площади все приспособления для печатания ассигнатов и оставшиеся в кассе бумажки на сумму более миллиарда ливров.
Однако обойтись без бумажных денег государство еще не могло. После небольших выпусков денег, получивших название рескрипций, в марте 1796 года было решено выпустить территориальные мандаты, установив лимит их эмиссии в 2,4 миллиарда ливров. Употребляемое русскими авторами слово «территориальные» не совсем точно; скорее, их надо бы называть земельными мандатами, поскольку власти вернулись к навязчивой идее земельного обеспечения денег. Размен мандатов производился не на звонкую монету, а на землю: на них можно было купить по твердой цене земельный участок. Предполагалось, что это обеспечит возврат новых бумажных денег в казну.
До определенного срока ассигнаты обменивались на земельные мандаты по достаточно льготному соотношению 1:30, потом по соотношению 1:100, после чего обмен был прекращен. По разным причинам в обращении еще осталось довольно много ассигнатов. На некоторое время возникло тройное денежное обращение: звонкая монета, мандаты и ассигнаты. Соотношения между ними постоянно менялись. Все это отнюдь не способствовало возрождению экономики. Как писал Луи Блан, «никто не хотел производить, все только торговали».
Земельные мандаты повторили путь инфляционного обесценения. Уже в сентябре 1796 года их курс к металлическим деньгам упал до 5% номинала, а в конце года не превышал 2–2,5%. Иначе говоря, мандаты обесценились в 40–50 раз. Длительная инфляция всех видов бумажных денег поставила на повестку дня полный отказ от них. В феврале 1797 года началось изъятие мандатов. По рыночному соотношению с твердыми деньгами они принимались в уплату налогов и в оплату земельных участков, которые все еще продавались из национального фонда. Поскольку новой эмиссии не было, масса обращающихся мандатов быстро уменьшалась. В январе 1798 года был принят закон об уничтожении матриц, штампов и всех других принадлежностей для печатания денег. Остаток находящихся в обращении бумажных денег обменивался на процентные квитанции казначейства. На этом история революционной инфляции и связанного с ней своеобразного финансового кризиса заканчивается.
Последствия эмиссии и инфляции неразделимо слились с социально-экономическими последствиями революции. Возможно, важнейшим из них стало формирование класса самостоятельного крестьянства, сидевшего на своей земле. В 1790–1795 годах было продано за ассигнаты 857 тысяч, в 1796–1797 годах – еще 105 тысяч участков земли за земельные мандаты. Сотни тысяч мелких и средних собственников! Причем ясно, что эти люди не были голодранцами, что они могли и хотели по-настоящему хозяйничать на земле. Военные победы Наполеона в немалой степени объясняются тем, что он имел в этих крестьянских семьях большой резерв первоклассного «человеческого материала» длясвоих походов и битв. Вместе с тем инфляция 1790-х годов оставила своего рода шрам в национальном сознании французов и стала одним из факторов твердости денег (окончательно созданного Наполеоном в 1803 г. золотого франка), сохранявшейся на протяжении всего XIX века, вплоть до Первой мировой войны.
По материалам статьи "Первая большая инфляция (Франция, 1790-е годы)", Журнал «Портфельный инвестор», №6, 2008 год